Для лучшего понимания настоящей статьи я считаю необходимым дать краткую историю моего типологического становления. Еще будучи мальчиком в имении моего отца я познакомился с землей, я рос с лесом, что привело меня в земельный университет Дерпта, а затем к обучению в Санкт-Петербурге лесной науке и естествознанию. После этого я почти 10 лет как лесовод работал в лесах различных частей Российской империи. Эти леса были подведомственными Vинистерству Двора и царских Уделов. Первоначальные владения царской семьи многократно увеличивались путем постепенных приобретений. В 1797 году Петр образовал Министерство Двора и Уделов. Благодаря хорошему хозяйствованию создавался фонд для новых приобретений, так что к 1914 г. площадь этих лесов составляла более 7 млн. га, доходы от которых стали основными источниками царской казны.
В Петербурге я познакомился и подружился с проф. Морозовым, который был вдохновителем идеи о типах леса и является научным основателем типологии. Серебренников, Успенский, Биттрих на севере приступили к описанию выделенных народом типов леса и их народных названий. Рука об руку с ними работал и я. В 1904 году мне было поручено обследовать леса русской императорской казны с целью составления массовых и сортиментных таблиц. Это задание я использовал для связи с другим, а именно: для изучения климата, почв и растительного мира вообще. Под моим руководством было взято – срублено, изучено и проанализировано более ста тысяч стволов сосны, ели, пихты, лиственницы, ясеня, ольхи, клена, граба, описано более 6 тысяч почвенных ям, взяты сотни монолитов в больших ящиках со стеклянными крышками длиной 1 м, шириной 18 см и глубиной 10 см, а также гербарий лесных растений, много сотен фотоснимков, в том числе и цветных. Все они были выставлены в Музее леса. Массовые и сортиментные таблицы были отпечатаны и изданы серией книг. Затем я попытался издать книгу об основах классификации типов леса (том 1 – "Всеобщее", том 2 "Бедные типы – боры и субори"). Эти работы были прерваны политическими событиями, а музей был разграблен и сожжен.
Прежде чем я приступлю к теме этой статьи, я должен вернуться опять к прошлому, только тогда мы сможем понять ее возникновение, направление ее становления и ее значение.
Лес, как его создала природа, есть сложное понятие, которое априорно (если со стороны климата ему нет абсолютного запрета), является сложным растительным сообществом древесных растений, трав, злаков и осок (т.е. узколиственных трав), лишайников, растущих на архитектоническом фундаменте почвы (почва – в широком смысле). В лесоводственном аспекте мы до сих пор имеем дело с одним или несколькими важными для нас представителями растительного мира и, смотря по росту главным образом данного древостоя, преобладающей древесной породы, говорим о производительной силе почвы, которую мы выражаем как 1, 2, 3 и т. д. бонитеты данной породы. На этом учении о бонитетах для данной породы строится лесоводственное учение о закладке и воспитании насаждений, на нем решаются вопросы лесоустройства. И невольно само собой это учение приводит к предпочтению лишь одной древесной породы для данного местопроизростания (для данной площади) и построению соответствующих принципов ведения хозяйства со сплошными рубками, как наиболее удобными, и наиболее дешевыми методами хозяйствования, с последующим созданием насаждений одной, соответствующей данному бонитету, древесной породы.
Однако в противоположность этому, в интересах непрерывности, при сохранении понятия бонитета для лесоустройства и хозяйства для всех лесотехнических и лесоматематических целей, учение о смешанном лесе, о методах "несплошных рубок" и естественном возобновлении, является более соответствующим природе леса.
Основатели идеи "Дауэрвальда" (непрерывного леса, т.е. постепенных и выборочных рубок) сделали шаг дальше. Они искали идеал – при исключении понятия оборота рубки – какой-то определенный "гармоничный образ леса" без конца и начала.
Во время моих поездок и пребывания в лесах прежней России на севере и на юге, востоке и западе, от Белого до Черного моря, на Каспии и на Кавказе, от Балтики и до Урала, благодаря разнообразию климата, геологических процессов, типов почв и растительного мира, постепенно я сделался восторженным учеником и читателем в читальных залах библиотеки матушки природы.
В этом моем становлении как натуралиста я особенно укрепился в великих лесах русского Севера во время моих исследовательских экспедиций 1904 – 1910 годов, тем более что я свой хлеб насущный ел вместе с исконными жителями этих мест, родившимися в этой природе, живущими в ней и борющимися в ней за этот хлеб.
Отношение человека природы к лесу, беря в целом, было интуитивным, основанным на ощущениях, формирующихся постепенно, эмпирически, через опыт. Он ничего не знал о чистом лесном доходе, о бонитетах и лесоводственной науке. Лес кормил его, как местообитание охотничьих зверей, а низменности с их водными потоками, как место, где он ловил рыбу. Но когда он начал использовать лес для строительства и иных целей, заниматься животноводством, то его интересы переключились на луга (пастбища), а когда он стал оседлым жителем, начал возделывать поля, должен был для этого раскорчевывать лес и пахать землю, то возросли задачи по ориентированию в природе, стало более обостренным его понимание всего лучшего, что можно было в ней увидеть, услышать и прочесть, при этом не только по "верхнему" надземному миру – по облакам, животным, деревьям и травянистым растениям, но и по "подземному" – в глубине почв.
Но как же ориентироваться в этом хаосе великих русских лесов, протянувшихся на многие сотни километров? Это первобытные девственные природные коренные леса, они никогда не были лесами культурными или искусственно созданными. Элементарные силы природы, бури и пожары через них проходили, грибные заболевания и энтомовредители повреждали их, они подвергались затоплению и заболачиванию, землетрясениям и заносу пойменным алювием, катастрофам и буреломам – все это они испытали. И как в американских первобытных лесах, так и здесь влияние человека проявляло свое воздействие то прямо топором, лопатой, сохой, косой, то косвенно, когда он разрушал сомкнутость лесного полога и вырубкой стен леса создавал точки для вторжения ветра, либо где-то далеко – вероятно за сотни километров, вдали изменял течение русел завалами плотин для ловли рыбы или пускал палы (огонь) в пралес, чтобы потом через много недель за мили вдали этот лес свалить, пережечь его на уголь и золу, прежде чем земля покроется зеленью и порослью.
Климат, почвы и растительный мир природный человек вынужден был наблюдать, чтобы выжить. Все его отношение к жизни, его хозяйствование в природе были тем самым определены. Выработался также его крайне богатый язык о природе, понятий и слов, которые ее отражали, для которых западноевропеец, с его богатой культурной речью не имеет соответствующих определений, да и само понятие природного явления, объекта природы, образа природы, лежащего в его основе, у европейца нет (европеец его не знает). Тот, кто живет в лесу с этими людьми, истинными, чистыми детьми природы, должен учиться их языку, их словам и выражениям, которые не передает ни один словарь. И эти слова – это обобщающие понятия, охватывающие целый ряд явлений, отражающих сущность леса: макро- и микро- климат, почву и мир растений, мхи, злаки, осоки и широколиственные травы, вплоть до подлеска и деревьев. Те, кто впервые слышат эти термины, вначале ничего не могут понять в них. Только когда новичок много недель проведет в лесу вместе с местными жителями, он начинает интуитивно понимать, что обозначают эти слова.
Однако словами дело не исчерпывается. Из их сущности, содержания следует их значение для познания леса, для тех путей, которыми и мы при его исследовании, сбережении, пользовании и дальнейшем ведении хозяйства должны руководствоваться. И тогда для лесовода начинается обращение к сути дела, анализ, систематизация и практическое применение народных знаний для исследования леса, его выращивания, использования и длительного ведения хозяйства. Тогда начинается осмысление, анализ, систематизация и практическое применение этих знаний. Ошибаемся мы нередко, будучи оснащенными геологическими и прочими картами, старыми производственными планами, таксационными описаниями насаждений, а между тем, если мы по бонитету насаждения данной породы определяем плодородие почвы, как суммарный показатель производительной силы почвы для данных условий, то как же правильно оценивать ее в таких лесах, где еще нет никаких карт, никаких исследований, никаких таксационных описаний? И где мы ничего не знаем о прошлом этих насаждений.
Как поступает человек "дитя" природы? Он не знает (в смысле не изучал) ни климатологии, ни почвоведения, ни ботаники и зоологии в научном и образовательном смысле слова.И тем не менее он знает их на свой лад и имеет для всех их свои определения. Он имеет весьма точное представление об общем климате, он знает местный климат и умеет его точно оценивать, он принимает во внимание почвенный климат, микроклимат, он наблюдает солнце и луну, воздух и температуру, облачность, туманы, образование росы, потоки воздуха и воды.
Человек природы также почвовед – настолько, насколько это ему требуется: зрение (окраска), осязание (на ощупь), вкус (проба на язык) и опыт помогают ему в его анализе. Он удивительно хорошо разбирается в почвах, весьма точно различает органический и органо-минеральный верхний слой, торф, грубый гумус (рогумус), муль и модер; переходной горизонт почвы, пепелистый песок – признак подзола, а под твердолиственными породами – деградированную землю, которую он называет "поддубица", ортштейн и творожистую железную руду, горные породы, различает известняк и гипс, граниты и конгломераты, петрографические группы, такие как пески, глины от более легких до глин тяжелых, и имеет для них свои названия. Он разбирается также в дренаже – воздушном и водном, проточной аэрированной (обогащенной воздухом), мягкой и жесткой воде, минеральных источниках и знает их лечебную силу.
Природный человек – хороший ботаник, он знает вкус, питательную ценность, возможности использования грибов и лишайников, так же как и мхов, трав узколистных и трав широколистных, кустарников и деревьев, их технические свойства, даже химические, причем не только их надземной части, но и их подземную часть – их корни. И все это во взаимосвязи с информацией о почвах. Все эти свойства для него – если климатические условия определенной среды позволяют – это альфа и омега, из которых он исходит.
Он не говорит "сосновый лес", "еловый лес", "березовый лес" или "смешанный лес из ценных пород – ясеня, дуба и других". Он говорит одно слово и им охватывает определенную группу почвенной формации. Мы говорим об амплитуде почвенной формации, а у него это указывает точно на место в этой амплитуде; это указывает, какие там мхи, травы, кустарники и древесные породы, древостой. Он не говорит однако о древесной породе как о древостое отдельно, так как она сама еще не дает полного представления о сущности леса, о типе леса как обобщающем понятии, включающем климат, почвы, растительность, а также животный мир. "Бор" для него – это обобщающий термин для песчаных почв, для верещатников (верещатниковых пустошей, верещатниковых боров). Их он изучил раньше всего, там он ставил свой дом, там у него была наиболее удачная охота. Там сосна и береза давали ему более прочную древесину для строительства, для лодок, на уголь и деготь.
Чем больше он познавал бор, тем точнее он различал его градации (подтипы) по степени увлажнения, свойствам и качествам песков и грунтовых вод, по мертвому и живому напочвенному покрову, по гумусу, его разновидностям; так возникали определения (термины, названия): белая или сухая вересковая пустошь, зеленая естественно обогащенная влажно-сырая и т.д., и только затем, в связи с древесной растительностью возникли названия – белая пустошь с сосной, зеленая пустошь с сосной, с елью, влажно-сырая пустошь с сосной, с березой (здесь "пустошь" равнозначна бору).
С первоначальным развитием охотоводства стало необходимым подробнее знакомиться и изучать затопляемые паводками поймы, луга, болота. И здесь возникли новые понятия, относившиеся прежде всего к дренажу, стоку и степени увлажнения, а затем к органическому верхнему слою почв и к грунту, наконец к растительности, травянистому покрову, кустарникам и древесным породам. Так выработалось некоторое количество названий, например "Согра" (заболоченный луг с серой и черной ольхой, елью и редкой сосной), "Пендус" (переходное болото с серой ольхой, березой и сосной), "Трясина" (топко-зыбкое болото с серой ольхой), "Омшара" (плоское застойное моховое болото с единичными соснами) и т. д. Далее это был низменный груд с "влажной садовой почвой" с ясенем, дубом и ольхой. Когда же стало развиваться земледелие, то стало необходимым более точно оценивать почву и некоторые лучшие прежние "боры" называть уже не борами, а выделить как суборь и внутри этого сборного названия для глинистых песков выделили различные градации, аналогично как и в настоящих борах.
Но суборями дело не кончалось. Приходилось искать еще лучшие почвы. Так, ель и пихта занимают главным образом суглинистые почвы, однако их водосодержащий горизонт, обводненная мощность легко подвергается подкислению и заболачиванию (оглеению), поэтому пришлось выбирать возвышенности с лучшими экспозициями, которые в то же время имеют хороший дренаж и по большей части также более легкие суглинистые почвы. Такие местообитания получили название "Рамень" (от старославянского слова рамена – плечи). Обычно на них росли еловые древостои и тогда их называли рамень еловая, или елорамень, реже березовая или осиновая рамени. Часто бывало, что на поверхности почвы лежал слой глинистого песка (более промытого суглинка), переходящего ниже в опещаненный суглинок. Тогда там росли сосна и ель – лучшие, наиболее высокие древостои, и они говорили, что это красная рамень (краснолесье – хвойный лес).
Однако таких местообитаний со свежими почвами было зачастую мало. Постепенно приходилось использовать также прочие суглинистые территории. Поэтому затем были подвергнуты дифференциации (выделению типов) влажные, влажно-сырые и сырые почвы, которые различались по степени дренажа. Несколько ниже расположенные свежие суглинистые почвы определялись как равнинные рамени, а далее сильно увлажненные, либо влажно-сырые – главным образом с господством ели – как согра-рамень. Если почва родила хорошо, росту деревьев способствовал мягкий гумус и хороший дренаж, вследствие чего образовывались заросли широколиственных трав, многовидовой кустарниковый подлесок и древостой из ценных пород, то тогда такие местообитания называли "наземистая рамень", удобренная рамень или "груд" (вероятно от слова грудь), так же как и выше расположенные территории с хорошим стоком и проточной влагой. Если же они были несколько влажнее, но при этом хорошо дренированы, то определялись как "черная рамень".
Если в лесу был пожар, и еловый древостой был уничтожен, то породой-пионером на гари обычно была береза, и создавалась рамень с березой – береза-рамень, которую из-за ее светящихся стволов называли "Бель". Когда лесной житель говорил о бели, то уже было понятно, что это за лес, о котором идет речь.
Во всех этих лесных единствах, формациях леса мы говорим о типах леса (из которых я упомянул лишь некоторые), если они еще не были пройдены прочистками (изреживаниями) – человек природы превосходно разбирался. Он точно знал, где растут самые лучшие сосны для той или иной цели; какие сосны дают больше живицы для терпентина, лучший уголь, лучшую способность колоться для изготовления кровельной щепы (омшара); он умел определять признаки равномерности роста еловой древесины (бор с елью); лучшую резонансную древесину (красная рамень), он знал, в каких местообитаниях растет береза, пригодная для заготовки лучшей древесины для производства ружейных прикладов (пушистая береза в заиленной рамени), в каких она дает отборную кору (бересту) для выгонки березового дегтя (береза-суборь) и т. д.
Когда постепенно увеличивалось пахотное земледелие, а также лесопользование (вырубка леса), то на севере начались своего рода выборочные рубки – для того чтобы находить лучшие размеры сортиментов, знать количество стволов на единицу площади, их объемы и запасы древесины. Но и их качество должно было быть установленным, а для этого необходимо было оценивать опять-таки не только формации почв, но также и внешние признаки грибных инфекций и связанных с ними поверхностных или внутренних поражений древесины и давать им оценку. Было просто удивительно, как уверенно лесоруб в этих типах леса определял по местообитанию количество деревьев, которые могли дать соответствующие размеры экспортных сортиментов, как он определял только по типу леса запас подлежащей вырубке древесины, оценивал коэффициент формы деревьев.
Я не могу дальше подробно останавливаться на ботанических знаниях населения. Я хочу лишь сказать, что мхи находят применение в строительстве в качестве прокладки (или подстилки), многие травы играют роль в народной медицине и как красители, грибы, как важнейший пищевой продукт во время постов имеют большое значение. Эти грибы в больших количествах солят, а потом отправляют в дальний путь в города на продажу. Не удивительно поэтому, когда разновидности гумуса, флоры также относят здесь к составным образователям всей картины леса. Лесной русский человек вообще, а северный лесной человек в особенности, стоит ко всей жизни и структуре природы и леса намного-много ближе, чем это ощущаем мы.
